Дмитрий Зименкин. Дневник Z.
29 сентября 2022.
Эта трагедия произошла четырьмя днями ранее.
Но почему-то только в это утро о ней стало известно.
Новость прогремела страшными заголовками: «Боевики киевского режима расстреляли колонну с мирными жителями под Купянском», «30 погибших, среди них 10 детей».
Есть спасенные и раненые. Сообщалось, что все эти люди ехали из Харьковской области в сторону ЛНР.
Журналисты ринулись в ближайшую детскую больницу в Луганске, в которой должны были госпитализировать двух пострадавших детей. Сообщали, что их родители погибли.
Я же решил ехать к месту расстрела, попросив отработать в госпитале моего коллегу Егора Кильдибекова.
Если честно, я очень не хотел досаждать раненым детям в такой момент.
Мне самому психологически сложно было бы к ним подходить с микрофоном.
Я понимаю, что в нашей журналистокой работе, освещая трагические события, приходится брать интервью у участников, пострадавших, даже у родственников погибших. Это работа.
Но она требует огромных моральных сил и ответственности, если, конечно, у журналиста есть совесть и сердце.
Я очень боюсь навредить. Ведь людям в такой ситуации больно, а взаимодействие с прессой дополнительный стресс.
Особенно, если репортер давит или задает бестактные вопросы.
Я вспоминаю, как было тяжело работать в аэропорту Пулково, 31 октября 2015 года. Крушение аэробуса А-321 над Синайским полуостровом. Самая массовая гибель граждан России в авиакатастрофе за всю историю мировой авиации - 224 человека. Взрывчатку, замаскировав нагромождением детских колясок, заложил террорист.
Весь день я вынужден был провести вместе с родственниками погибших в петербургском терминале. Именно туда должен был прибыть борт.
Десятки людей, которые ожидали своих детей, невест, родителей, смотрели на застывшее табло, до последнего надеясь, что всё это какая-то ошибка, что, может, их родной не сел в самолет.
А кто-то уже всё понял и просто плакал.
Другие ждали новостей.
И мне, в числе множества других российских СМИ, приходилось подходить к таким людям и задавать вопросы.
Удивительно, но они отвечали и вполне охотно.
Некоторые даже с какой-то странной улыбкой.
Возможно, это была защитная реакция, стресс.
И мне думалось, что многим в тот страшный момент не хочется оставаться один на один со своими жуткими мыслями.
Да, был мужчина, у кого сдали нервы, и он пытался напасть на девочку-журналиста. И его тоже можно понять. Реакции у всех разные. Сдавали нервы и у некоторых репортеров. Иначе как можно было объяснить вопрос одного из тележурналистов родственнику погибшего: «Что вы сейчас чувствуете?». Жестоко, глупо, безответственно. Нельзя так.
Необходимо пропускать боль людей через себя, тогда можно общаться не навредив. Когда ночью я писал тот сюжет для эфира, я плакал.
А потом приехал домой и напился.
Пожалуй, это был мой самый тяжелый репортаж с моральной точки зрения.
С тех пор я стараюсь избегать ситуаций, когда мне кажется, что интервью в тяжелый трагический момент может сделать человеку ещё больнее.
Но избегать не всегда получается.
Поэтому нужно искать компромиссы.
В этот раз мой компромисс был такой: поехать к месту расстрела колонны. Да, это опасно. Но психологически гораздо легче, чем идти в палату к раненому ребенку, потерявшему родителей.
